Казбек Султанов: Снова на подъеме: национальная политика шестнадцать лет спустя

Временной интервал в 16 лет отделяет нынешнюю "Стратегию государственной национальной политики Российской Федерации" от прошлой "Концепции государственной национальной политики", утвержденной президентским указом № 909 от 15 июня 1996 г. И тогда, в разгар чеченской войны, охотно декларировалась общность гражданских интересов россиян, принадлежащих к различным национальным и культурным традициям. Но политика гражданской консолидации постепенно утрачивала свою приоритетность под напором растущей фрагментации общества по корпоративным, национальным, конфессиональным интересам.

Все эти годы политическая злободневность национального вопроса подпитывалась периодическими взрывными обострениями оппозиций "свой-чужой", "наши - не наши", которые нередко принимали форму прямого вызова федерализму как конституционной норме. Как в воду глядел кадет Федор Кокошкин в своих дореволюционных работах по вопросам автономизации и федерации: "...Начало федеративное и начало национальное не только не тождественны между собой, но при последовательном своем развитии могут вступить в непримиримое противоречие между собой".

Существует ли такая угроза и в наши дни? Вот уж действительно риторический вопрос...

В этом контексте появление обновленной "концепции" под более динамичным названием "Стратегия..." было ожидаемым.

Начну с того, что считаю главным. Ключевая роль в новом "базовом документе" принадлежит понятию "российская нация", которая манифестируется как стратегическая цель, поддержанная на высшем государственном уровне и действительно необходимая для блага всех российских народов. Но не спешим ли мы в очередной раз выдать желаемое за действительное, говоря о российской гражданской нации как состоявшейся и неопровержимой реальности? Куда продуктивнее, по-моему, было бы акцентировать процесс ее целенаправленного формирования, участником которого, между прочим, является каждый из нас.

На семнадцатой странице "Стратегии..." верно сказано о необходимой чуткости к "динамике и соотношению российской гражданской и национальной идентичности в субъекте Российской Федерации", но совершенно ясно, что в подобной чуткости остро нуждается и само понятие "российская нация", взятое в живой процессуальности, незавершенности и открытости будущему.

Если говорить о содержательных границах этого понятия, то нетрудно заметить, как в одном и том же значении используются три (!) словосочетания: "российская нация", "многонациональный народ Российской Федерации", "многонародная российская нация". Этот разнобой мог бы быть оправдан, если был бы обусловлен различными смысловыми контекстами. Но эта обязательная в данном случае обусловленность в тексте проекта отсутствует, оставляя ощущение двусмысленности из-за немотивированного дублирования понятий.

Российская нация - особого рода ценностная категория, которую недостаточно принимать как просто надэтническую общность, не учитывая ее принципиальную соотнесенность с такими понятиями, как макрополитическая идентичность или политическая нация. Понятие ответственное хотя бы в том смысле, что напрямую отсылает к феномену российской государственности по известному принципу "нация-государство" (nation-state), предполагая гражданскую лояльность каждого россиянина независимо от его национальной и конфессиональной принадлежности, обязательное соблюдение российских правовых норм, взаимоуважительную поведенческую культуру.

Надо признать, что понятийная непроясненность, этот вечный спутник национальной проблематики, дала знать о себе и в данном документе. Взаимозаменяемыми, например, предстают категории "национальное" и "этническое". Безусловная преемственная связь между ними существует, но не синонимическая. Нельзя писать об "этнической общности" и тут же, в одном и том же предложении переходить к "этнонации", игнорируя существенные и различительные смысловые нюансы.

Если "этническое" отсылает к сфере устоявшихся или вневременных этико-психологических и поведенческих регуляторов национального бытия, то "национальное" всецело принадлежит сфере исторической динамики этнического. Поэтому, когда мы говорим о "национальной культуре", то имеем в виду не только понятную приверженность к сохранению этносамобытности, но и борьбу новаций и архаики, креативного и традиционалистского.

Как должен именоваться "конфликт между представителями этнических общностей, в котором присутствует этническая мотивация" (стр. 2)? Правильно: межэтнический. Но авторы, прибегая к скобкам, продолжают сочетать несочетаемое: "межнациональный (межэтнический) конфликт". Вышеприведенная разъяснительная часть содержит двойную отсылку к этничности, но почему-то вновь и вновь, как только речь заходит о ней, возникает "национальное".

Если последовательно придержаться концепции "российской нации" как гражданской макроидентичности и политической сверхзадачи, то надо признать, что межнациональный конфликт есть ни что иное, как межгосударственный конфликт и, следовательно, в рамках провозглашаемой стратегии возможны только межэтнические конфликты.

Очевидным упрощением выглядит и попытка сводить нынешние "негативные факторы" всецело к "последствиям советской национальной политики" (стр. 4). Сегодня советский опыт нациестроительства серьезно изучается в мире - сошлюсь на недавно изданный сборник "Государство наций: империя и национальное строительство в эпоху Ленина и Сталина" под редакцией Рональда Суни и Терри Мартина. Мы же продолжаем дружно называть советский мультикультурный проект обанкротившимся, но почему-то не вспоминаем о чуткой реакции советской системы на националистические амбиции. Тогда и представить себе было невозможно появление призыва "Хватит кормить..." тот или иной советский регион. Кроме того, развенчание "дружбы народов", однозначно воспринятой как всего лишь идеологема, обернулось выпадением из нашей общественной и культурной практики самой идеи "единства многообразия", издавна присутствующей в мировой гуманитарной мысли от античности до Вильгельма фон Гумбольдта и Льва Толстого.

И как результат мы утратили вкус к тому, что раньше называлось "единством несходного" или "единым во многом". В 20-х годах прошлого века Андрей Белый воочию убедился в кавказском этнокультурном многоголосии и понял, как важны "усилия увидеть единое в многом", чему фактически посвящена его книга "Ветер с Кавказа".

Справиться с разнонациональными культурными различиями можно при одном условии: увидеть их взаимодополняемость, открывая единое в многом. Чувство этого взаимопритяжения я бы сравнил с инстинктом самосохранения большой полиэтнической страны.

Но различия вдруг стали камнем преткновения, превратившись из стимула взаимного интереса в фактор раздражения, который успешно стимулирует конфликт ценностей и заведомо исключает какой-либо намек на взаимопреобразующее межкультурное собеседование, не говоря уже о "дружбе народов". Стоит ли удивляться тому, что одна из московских газет открыто предложила возвести берлинскую стену вокруг одного из российских регионов...

Теперь о той стороне медали, которая побуждает трезво взглянуть на возможную настороженность к идее "российской нации".

Как, не закрывая глаза на нынешний рост этнического самосознания, отвечать на легко предсказуемый вопрос о преждевременной постановке вопроса о российской, т.е. гражданской, нации? В 60-е годы на страницах газеты "Литература и жизнь" шла недоброй памяти дискуссия о слиянии национальных культур в нечто единообразное. Но, как часто бывает, благое пожелание спровоцировало диаметрально противоположную реакцию: необычайную популярность приобрело альтернативное признание Расула Гамзатова: "и если завтра мой язык исчезнет, то я готов сегодня умереть".

Идея национально-культурной непохожести, взбудораженная гипотетическим призраком "слияния", стала набирать силу, превратившись в символическую страховку от любого исторического "сюрприза". Помня об этом, нельзя исключать подобную цепную реакцию и на "российскую нацию" как эвфемизм, прикрывающий установку на унификацию.

Не стоит забывать и том, что наших современников настолько "перекормили" политтехнологическим манипулированием, что они с избыточной подозрительностью относятся к любому общественно-политическому проекту. Добавьте к этому столь же несомненную заинтересованность определенных сил, всегда готовых культурно "особенное" превратить в политизированное "отдельное" под флагом защиты самобытности.

На третьей странице "Стратегии..." сформулирована бесспорная мысль о том, что "цивилизационная идентичность России" основана "на сохранении русской культурной доминанты,... вобравшей в себя культуру всех народов России". Иначе говоря, общепризнанная и системообразующая русская культурная доминанта выстраивалась, вбирая в себя и бескорыстное познание иного культурного мира.

Но вернемся к только что процитированным словам. Вместо моего многоточия в документе идут слова: "носителями которой являются все народы РФ". Думаю, этот внешне неопровержимый поворот мысли на самом деле таит в себе существенную неточность.

Историческая заслуга российской цивилизации не в том, что она "все народы" превращала в носителей только русской культурной доминанты. Да, она могла бы катком унификации пройтись по культурам малочисленных народов, но сделала мудрый и дальновидный выбор в пользу сбережения "всех народов".

Недавно в нашем Институте мировой литературы РАН состоялась защита диссертации о несказочной прозе теленгитов - совсем небольшого алтайского народа численностью в 2300 человек, сохранившего - не утратившего! - богатейшее фольклорное наследие. Он продолжает жить вопреки прогнозам: согласно атласу Юнеско 2500 языков из 6500 существующих обречены на исчезновение... Сегодня этот цивилизационный выбор в пользу сохранения многообразия назвали бы нерентабельным, затратным, но по большому счету перспективным оказался именно этот путь сохранения той многозвучности, о которой писал русский мыслитель Георгий Федотов в статье под многозначительным названием "Будет ли существовать Россия?" (1929): "многоплеменность, многозвучность России не умаляла, но повышала ее славу". Не на этом ли пути складывались и сокровенные думы Льва Толстого об "уменьшении несогласия" и о любви "ко всякому человеку, как к сыну Божию"?

Есть и такой немаловажный аспект. Российская нация как собирательная, консолидирующая политическая идея должна быть доказательно развернута в контексте свободного и осознанного выбора российских народов. Эта чрезвычайно важная тональность отсылает к давним размышлениям видного евразийца и правоведа Николая Алексеева, который в статье "На путях к будущей России" выделил в качестве решающего фактора именно сознательный интерес народов России "к естественному взаимному сцеплению", без которого "смерть грозит и целому, и каждому отдельному члену".

Очевидно, что мы не можем, не впадая в риторику, рассуждать об осознанном или даже выстраданном "взаимном сцеплении", минуя реальное отсутствие четкого и повсеместно разделяемого представления о тех объединяющих смыслах, которым только и дано превратить многонациональную страну в единый духовно-моральный организм.

Кому-то в наше слишком прагматическое время эти слова и интонация покажутся уж очень советскими, но стоит ли забывать, что подобные "декларации", как правило, наполнялись жгуче реальным и спасительным смыслом в годы военных испытаний на историческую прочность разнонационального российского народа?..

Казбек Султанов - заведующий Отделом литератур народов РФ и СНГ Института мировой литературы им. А. Горького РАН, член Общественной палаты Республики Дагестан